Твен родился в 1835 году в стране, на юге которой существовало рабство, а на западе пробивали себе дорогу первые поселенцы. В Америке того времени — и это не могло не иметь влияния на умонастроение Твена — общее положение несколько смягчалось, а кое-где даже приукрашивалось благодаря неисчерпаемым природным богатствам страны, а также оптимистическому взгляду на развитие ее экономики, порожденному этими богатствами и продолжавшимся расширением ее границ. Но даже если это и так, Твен не мог не знать о развращенности нравов, о несправедливостях, лишениях и страданиях большинства окружавших его людей.

Не забывайте, что в детские годы Твена рабство было обычным явлением в Миссури, Флориде и Ганнибале и что в юности он видел, как он сам рассказывает, негров-рабов — мужчин, женщин и детей, прикованных друг к другу цепями и ожидающих на берегу Миссури парохода, на котором их должны были отправить на юг для продажи. И среди этих мужчин, женщин и детей были такие, которых разлучили с женами, мужьями и родителями. Однако во всех своих описаниях Америки, за исключением приведенных выше строк из автобиографии, Твен нигде ни разу не говорит об этом с возмущением, что не помешало ему позже трогательно писать о принце и нищем и о том, что переживал или мог переживать принц, познакомившись чисто случайно с нищетой! Более того, он мог трогательно и прекрасно, даже трагически изображать страдания Жанны д'Арк, описывать, как мучили крестьян при династии Романовых! Но он не описал, например, ни одного эпизода Гражданской войны, в которой он не принимал участия, если не считать попытки организовать волонтерский отряд, ничем себя так и не зарекомендовавший. Самое большее, что он сделал для негров, это выступил против «Хижины дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу и создал образ негра Джима, который вместе с Гекльберри Финном находился на плоту, где разыгрывались мастерски описанные сцены юности Гекльберри Финна.

Но почему? Ведь несмотря на свою склонность к юмору, Твен был еще и реалистом, и притом реалистом совершенно исключительным. Стоит только перелистать такие книги, как «Простаки за границей», «Налегке», «Том Сойер», «Гекльберри Финн», «Позолоченный век», чтобы на каждой странице, в каждой сцене найти блестящие описания окружавшей его жизни, и это несмотря на бробдингнегский юмор Твена [5] .

Едва ли нужно напоминать историю удач и неудач семьи полковника Селлера, где, несмотря на чрезвычайно комическое изображение честолюбивых устремлений полковника и средств, к которым он прибегал, в волнующем рассказе о судьбе его, судьбе его жены и детей отчетливо звучит печаль.

В «Налегке» Твен дает сильную, яркую картину фантастической и все же совершенно реальной эпохи американской истории. Правдивая, поразительно смешная карикатура на фоне хладнокровно изображенной действительности, трагедия охваченного серебряной лихорадкой города и в то же время весь комизм положения останутся навеки правдивой картиной для любознательного потомства. Вспомните вражду между Грэнджерфордами и Шепердсонами в «Гекльберри Финне» и весь ее трагизм, несмотря на юмористическое описание событий. Легкий поворот пера в каком-либо месте этого повествования, и получился бы рассказ, который поражал бы, ужасал, волновал и увлекал самых страстных любителей реалистической правды. То же можно сказать и о сцене, изображающей полковника Шерборна, обращающегося с речью к толпе, которая пришла линчевать его. Здесь нет юмора — только суровая, беспристрастная, правдивая картина, где показан мужественный человек, противостоящий безрассудной, обезумевшей толпе. Эта сцена могла бы быть написана и Бальзаком, и Толстым, и Салтыковым. Здесь Твен не поддается своей склонности к юмору, к преувеличенным шуткам, — в своих серьезных писаниях Твен выступал всегда как реалист, и притом великий реалист. Однако вследствие этой своей склонности к карикатуре и преувеличению, преобладавшей у него в молодые годы и в начале его зрелого творчества, он лишь постепенно переходил к более спокойной манере своих позднейших произведений. Иногда хотелось бы, чтобы Твен, подобно Шекспиру, сумел найти правильную пропорцию между подлинной трагедией и фантастической нелепостью и в увлекательном описании американской жизни правдиво передал бы современную ему действительность такой, какой он ее знал.

После тщательного исследования и размышления я пришел к следующим выводам: начать с того, что Твен получил весьма скудное — даже по условиям того времени — образование. С одиннадцати лет он перестал посещать школу. Затем его окружали американцы с Запада и Среднего Запада, положительно помешанные на религиозном вздоре и на идеях о финансовом и «моральном» преуспеянии. И эти социальные и психологические факторы оказали влияние на чувствительную, отзывчивую и в то же время склонную к безудержному юмору натуру! Шутить! Шутить! А вокруг в американских газетах и на американских подмостках царили такие кумиры современной ему Америки, как Артемус Уорд, Дж. Биллингс, Билл Най, П. В. Нэсби. И все они имели такой потрясающий успех! Америка того времени могла смеяться. Она была еще достаточно свободна и счастлива для этого. А вспомните о жестокой бессмысленности той жизни, какою жили его родные города — Флорида в Миссури и Ганнибал в Миссури! Прочтите об этом в «Гекльберри Финне». Вспомните о его родственниках, фермерах, которых он так и не описал, — иные из них имели рабов, которых дурно кормили и с которыми дурно обращались, а ведь он, школьником, играл с детьми этих рабов! А потом — юношеские годы, проведенные в качестве ученика лоцмана на Миссисипи, — суровая жизнь на этой средне-западной реке отразилась на чутком, чувствительном, хотя и любящем пошутить и посмеяться, двадцатилетнем мировом гении — юноше, в котором объединились Фальстаф и Диккенс. И, несмотря на все это, он никогда не был романистом — никогда. Он не мог бы написать романа. Возьмите хотя бы «Позолоченный век»! Здесь перед нами скорее анализирующий гуманист, не описавший, однако, до конца трагическую жизнь разбитого, несчастного человека, судьба которого до глубины души трогала его. Почему? Он, который мог писать о «Таинственном незнакомце»? О страданиях Жанны д'Арк? Почему?

И вот после такой юности — быстрый успех, огромная, мировая слава. Смех Англии, Америки, Германии, Франции! И наш простой, наивный гений попадает в общество богатых, знатных, титулованных, признанных духовных авторитетов и жрецов науки. И повсюду его встречают рукоплесканиями и дружескими приветствиями. О, наш дорогой Марк — великий гений Америки и всего мира!

Вспомните его первое путешествие. И затем — «Простаки за границей». И все, что было сказано мной выше. И вспомните, как на пароходе, увозящем его за границу, он увидел сначала фотографию той девушки, которая должна была стать его женой, а затем встретился и с самой девушкой, мисс Оливией Ленгдон, на которой и женился 2 февраля 1870 года, в разгаре своего быстрого и неожиданного успеха. И вместе со славой и любовью получил отлично обставленный дом и, в качестве свадебного подарка, пай в одном из газетных издательств Буффало. И вот слава, любовь, деньги посыпались на нашего юного гения, — все больше и больше славы и денег, и затем — дружба и поклонение признанных авторитетов и знаменитостей ультраизысканного литературного мира Восточной Америки: Уорнера, Олдрича, Хоуэлса, Кейбла, Гея! И бережные заботы новых родственников, которые, хотя и относились к нему с некоторой снисходительностью, все же гордились внезапно прославившимся гением, который, конечно, нуждался во всесторонней шлифовке! Чарльз Уорнер, известный критик того времени, уже в 1873 году сотрудничал с Твеном: они написали тогда поразительно плохой роман «Позолоченный век». А. Хоуэлс в своей книге приветствовал Твена, называя его «дорогой Марк». Собственный дядя Твена с материнской стороны, Джемс Лептон, был увековечен в образе полковника Мелберри Селлерса.

Затем последовали другие книги Твена, имевшие большой успех: «Том Сойер», «Жизнь на Миссисипи», «Гекльберри Финн», «Принц и нищий» и др. Европа и Америка того времени делали все возможное для того, чтобы этот гений оставался неизменно таким, каким он был им нужен, а не таким, каким он был на самом деле, по существу своей натуры. Отсюда — письма и беседы, настраивающие писателя в определенном духе. Жена Твена, издавая его книги, изымает «опасные места». Хоуэлс превозносит его за нравственность — его, написавшего «1601»! И все же, несмотря на это, существовал тот Твен, который обдумывал «Таинственного незнакомца» и «Что такое человек» и в глубине души ненавидел все эти ограничения. Нужно ли просить вас еще раз прочесть цитаты в начале этой статьи?