Но так как он не любил ссориться с людьми и его издатель вложил большие средства в издание его книг, и у его добрых друзей было определенное мнение о нем, — Твен не осмелился восстать. Он боялся того, что скажут его друзья. Его ждал остракизм, как он ждет всякого, кто не хочет идти в ногу с толпой, и неприятности, и страдания. Он не мог сделать того, не мог сделать этого, — не мог, скажем, выступить с резким обличением какого бы то ни было явления американской жизни. Ибо в глазах окружающих он погубил бы этим свое искусство, пал бы с той высоты, на которой стоял, как гений смеха и забавы! И потому Твен совершенно не касался того, что действительно происходило в Америке, — ее продажных и бессовестных политиков (лишь слегка задетых в «Позолоченном веке»), ее хищников-финансистов, увенчавших свое господство созданием железнодорожной, телеграфной, нефтяной, угольной, серебряной и золотой монополий, безумной роскоши четырехсот семейств с их Пятой авеню, с их курортами в Ньюпорте и Саутхемптоне, с их яхтами, золотой сбруей, обедами для любимых собак, с их сумасбродными наследниками второго и третьего поколения. В то время они были священны и неприкосновенны. Слишком священны и неприкосновенны для Твена и для его искусства.

Я не могу требовать от Твена, чтобы он был не тем, кем он был. Ибо он все-таки рассказал все то, что боялся опубликовать при жизни, и этими своими произведениями сам сказал, что хотел бы стать другим и творить иначе. Но условность, условность, вздорное ничтожное общественное мнение — вот что сдерживало его. Из-за таких людей, как Хоуэлс, Роджерс, Гей, Олдрич, Уорнер, Ленгдон, он не сделал того, что мог бы сделать. И он сам признается в этом. Он громко кричит из могилы: «Я подвергся насилию. Я потерпел поражение. Я ненавижу трусливый, лживый мир, окружавший меня. Человек плох. Он нечестен. Жизнь — ложь! Жизнь — ложь».

Прочтите «Что такое человек».

Прочтите «Таинственного незнакомца».

На самом деле, как вы видите, Твен — не два человека, а один — вдохновенный, на какое-то время отклонившийся от своего пути, гений, который все-таки стал самим собой. Твен видел мир таким, каким он был в действительности, но, увы, он попал в социальную среду, которой и по характеру и по существу своему был чужд и против которой в глубине души был озлоблен. Одним словом, этот простой, непосредственный, гениальный малый с речного парохода и из рудничного поселка, а затем из западноамериканской газеты растерялся и одно время был положительно ошеломлен, очутившись в том наглом, настойчивом, властном, полном условностей мире, к которому он необдуманно примкнул. И общество сбило его с пути. Ибо в то время — но не позже — в этом обществе воплощались для непосредственного, жизнерадостного молодого человека все стремления и соблазны того мира, который он еще не ясно представлял себе, — слава, любовь, женитьба? Но позже явился угрожающий перст общественного мнения. Непослушный шалун! Веди себя смирно! Будь хорошим! Иначе бабушка Грэнди побьет тебя! И еще как!

Я часто думал: во времена Твена жил Уитмен. Слыхал ли о нем Твен? Герман Мелвилл был его современником. Слыхал ли о нем Твен? Говорил он о нем? Об этом нет сведений. Эдгар По умер незадолго до того. Разве По был запретным писателем? Для Хоуэлса — да. Для Олдрича — да. Но для Твена?

У Твена был здравый смысл и яркий темперамент, и он крепко на них опирался. Это было его силой и отправной точкой, и благодаря этому, несмотря на поверхностную и пустую жизнь, окружавшую его, он в конце концов пришел к убеждению, что большая часть того, что он видел и чем был занят, — только бессмысленная суета, пестрая лживая мишура, которая отвлекает его от истинного призвания. Об этом откровенно говорит Твен в своей автобиографии и в тех действительно бессмертных произведениях, которые так и остались неизвестными его блестящим, но пустым современникам. Я опять имею в виду «Таинственного незнакомца», который все еще продается, — трудно поверить этому, — как рождественский подарок для детей, и «Что такое человек» — книги, которые прочтет даже за год лишь небольшая кучка любителей.

1935 г.

Перевод Л. Савельева

ГОРЬКИЙ БУДИЛ МЫСЛЬ

Горький был последним представителем великой мировой плеяды реалистических мыслителей, глядящих на наше настоящее и будущее с тех духовных высот, которых так трудно достигнуть и с которых открываются самые широкие и самые ясные перспективы. Коммунизм, прогресс техники, широчайшие пути, которые сулят нам астрономия, физика и химия, успехи науки в области социологии и экономики, — все это обещает мир, в котором нет насилия, в котором свободно развиваются человеческое чувство и разум.

Только та литература, мастером которой был Горький, которая видит великие горести и радости нашей реальной жизни, — только такая литература пробуждает и направляет человеческую мысль. Человек благодаря такой литературе может найти пути для своего экономического освобождения и построения счастливой жизни. Но неужели наши писатели будут пренебрегать знанием жизни, которым так владел Горький? Я в этом сомневаюсь. Я мысленно возлагаю венок на могилу этого великого человека.

1936 г.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ ИСПАНИЯ!

На протяжении столетий испанский народ страдал под гнетом изощренно лживой грабительской церкви, загнивающей аристократии и капитализма. В наши дни этот старый враг принял новое обличье — обличье фашизма. Все, кому дорога идея равенства, кому ненавистен строй, основанный на социальной несправедливости, на страданиях и преследовании человека, должны радоваться мужественной борьбе испанских коммунистов против фашизма. Победа коммунизма в Испании принесет народу новую жизнь и дарует надежду тем, кто живет во мраке угнетения. Сторонники свободы уже добились такого влияния в испанском правительстве, что ничто не могло бы поколебать прочности их позиций, если бы не помощь, оказываемая испанскому фашизму государствами, идущими по пути фашизации, и не внутренняя слабость, являющаяся результатом длительного господства упомянутых сил реакции. Помощь испанским коммунистам извне может, разумеется, вызвать международный конфликт. Но поддержка фашизма и интервенция со стороны различных государств, как раньше, так и теперь, представляют еще большую угрозу миру. Поэтому я приветствую народы России, Франции и других стран, которые оказывают испанскому народу всяческую материальную и моральную поддержку в его борьбе за освобождение.

1936 г.

Перевод Н. Хуцишвили

БЕСЕДА С ФРАНЦУЗСКИМ ЖУРНАЛИСТОМ

…Я не думаю, что роман отжил свой век, как и повесть и рассказ. Но появились новые формы, которыми стремятся заменить роман. Кино ослабило и испортило литературную форму в Соединенных Штатах. Заранее известно, что любой роман, если он будет пользоваться успехом, немедленно купит кинематографическая фирма. Мне кажется, что постановщик фильма, режиссер приобретает большее значение, нежели автор печатного произведения. Если он истинный художник, то драма жизни интересует его так же, как писателя. Скоро наступит такое время, когда новый Шекспир кинематографии сможет взять плохую драму и превратить ее в «Макбета». В былое время книги, пользовавшиеся успехом, легко расходились в количестве ста или двухсот тысяч экземпляров. Теперь тираж в семь тысяч экземпляров считается большим успехом, тогда как в кино ежедневно бывают семьдесят миллионов американцев.

— Вы думаете, что кино убьет литературу?

— Кино ничего не сможет поделать с теми, кто твердо решил пользоваться печатным словом. Я не думаю, что кино окончательно убьет литературу.

Жизнь непрестанно меняется. Нет ничего постоянного и в искусстве. Работаешь для своей эпохи, для современной жизни и веришь, что труд твой не погибнет. Хочется, чтобы миллионы людей читали тебя и чтобы твои произведения были близки и понятны им. Подражать кино — этому модному и доходному искусству — в книгах, которые не будут расходиться? Зачем? Книга должна что-то давать автору. Не доллары, я не говорю о долларах. Но автор ждет поощрения, одобрения.